Э. И. Колчинский

 

ДИАЛЕКТИЗАЦИЯ БИОЛОГИИ

 

(дискуссии и репрессии в 20-е — начале 30-х гг.)[1]

 

© Э.И.Колчинский

 

 

Среди естественных наук биология в наибольшей степени испытала воз­действие жесткого админи­стра­тивно-государст­венного управления нау­кой и оказалась восприимчивой к различным политическим и идеологи­ческим влияниям. Расовая гигиена, евгеника, антропология в нацистской Германии и мичуринская биология в СССР показали, как ради политиче­ских целей наука идеологизи­руется и превращается в свою противополож­ность. Стремление понять механизмы подобного превращения породили обширную литературу о биологии в Германии при Гитлере [1] и в СССР при Сталине [2]. В ней анализируются взаимоотношения между наукой, идеологией и властью в условиях господства партийной номенклатуры, осуществляющей непрерывный контроль за всеми сторонами жизни об­щества и проводящей массовые репрессии. Особой популярностью при объяснении этого феномена пользуется концепция тоталитаризма, побуж­дающая исследователей искать черты сходства и различий в поведении на­учного сообщества в целом, его отдельных групп и ученых в условиях тота­литарного режима [З].

Правда, не раз отмечалось, что концепция тоталитаризма упрощает ре­альную картину событий, не учитывая такие моменты в режимах двух стран, как экстренная модернизация экономики, быстрое и коренное пре­образование социальной структуры общества, подготовка новой элиты во всех сферах общественной жизни, массовая поддержка политики правящей партии, внедрение коллективистских форм поведения и т. д. Остается неяс­ным, почему ученые охотно шли на сотрудничество с тоталитарными пра­вительствами, нередко участвуя в псевдонаучных проектах. Нельзя забы­вать и о том, что тоталитаризм — это не изобретение XX в., а, как точно за­метил К. Поппер, лишь современный эпизод вечного бунта против свобо­ды и разума.

Успехи сравнительных исследований зависят прежде всего от анализа исходных социально-культурных и политических условий, в которых на­чиналось развитие российской биологии в послереволю­ционный период. В противном случае трудно понять, почему, в отличие от Германии, где национал-социалисты быстро установили жесткую дисциплину и подчи­нили науку политико-административному и идейному контролю, в СССР потребовалось более трех десятилетий для установления, и то лишь на несколь­ко лет, господства «мичуринской биологии». При анализе взаимоотно­шений между биологией, идеологией и властью авторы, как правило, основное внимание уделяли деятельности Т. Д. Лысенко и ее связи с общей партийно-государст­венной политикой, обусловившей подъем лысенкоизма и его процветание. В обширной литературе по истории борьбы с лысенкоизмом биологическое сообщество, как правило, представлено жертвой лысенковщины, порожденной сталинским режимом. Между тем причины этого общественно-полити­ческого явления в науке XX в. не сводятся лишь к пристрастиям и вкусам руководителей советского государства. Появление Т. Д. Лысенко и его сторонников в высших эшелонах науки в значительной степени связано с многочислен­ными попытками в 20-е— начале 30-х гг. со­здать некую «пролетарскую» или «диалектическую» биологию. В те годы не только и даже не столько политическое руководство, сколько сами уче­ные были инициаторами идеологизации и диалектизации естествознания.

Пионеры диалектизации биологии, среди которых впоследствии оказа­лось немало жертв сталинских репрессий, активно способствовали созда­нию первых научных марксистских организаций, печатались в идеологи­ческих журналах, активно участвовали в многочислен­ных дискуссиях о соотношении марксизма и различных естественно-научных концепций. Важ­ной предпосылкой для появления лысенкоист­ского варианта «советской биологии» была деятельность в Ленинграде в годы «культур­ной револю­ции» марксистских организаций, которые возглавлял И. И. Презент, став­ший вскоре правой рукой Т. Д. Лысенко и его главным идеологом.

В этих организациях и журналах отражалась борьба внутри биологичес­кого сообщества, реакция различных групп ученых на попытку насильст­венной диалекти­зации и пролетаризации биологии, воздействие этих по­пыток на тематику и язык биологи­ческих исследований, на ритуал научных мероприятий (конференций, съездов, обществ), на идеи, ценности, тради­ции научного сообщества, на его взаимоотношение с властями, на стиль поведения ученых. Анализ сложной констелляции институцио­нальных, социально-полити­ческих и идеологи­ческих факторов, действовавших в 20-е—начале 30-х гг. в отечественной биологии, позволит лучше понять причины возникно­вения лысенковщины. В предшество­вавших ей попыт­ках диалектизации и пролетари­зации биологии можно выделить несколь­ко этапов, на каждом из которых доминировали разные группы, отличав­шиеся друг от друга трактовкой отношений между наукой и практикой, философией и биологией, традиционными школами в биологии и проле­тарскими научными кадрами. Выделение и краткое рассмотрение этих эта­пов — основная задача данной статьи.

 

 

Большевики и биологи

 

Создание нацистской биологии в Германии и пролетарской биологии в СССР шло в разном социально-культурном контексте. Многие немецкие ученые задолго до 1933 г. усвоили идеологию имперского национализма [4]. Патриарх эволюционизма Э. Геккель был инициатором конкурса по использованию дарвинизма для внутриполитического развития государст­ва. Приз получил В. Шальмайер, который вместе с А. Плоетцем считается основателем расовой гигиены. До прихода Гитлера к власти сложились взгляды классиков арийской биологии (Е. Фишера, Ф. Ленца, Отто фон Вершуера), установился их союз с праворадикаль­ными кругами, возникли институты и кафедры расовой гигиены, евгеники и антропологии [5].

Но не только «расовые гигиенисты» приветствовали приход Гитлера к власти. Так, крупный палеонтолог К. Бойрлен в 1933 г. оценивал это собы­тие как «национальную революцию», «духовное возрождение нации» и «возвращение немецкого народа к своим истокам» [6]. В Советской России пройдет немало лет, прежде чем славословия Октябрьской революции ста­нут обычными в трудах биологов. Один К. А. Тимирязев сразу стал дока­зывать конгениаль­ность дарвинизма и марксизма [7]. В первом сборнике «Дарвинизм и марксизм» (Харьков, 1923) было только три статьи совет­ских авторов, две из них — перепечатка работ Тимирязева.

Как и большинство научной интеллигенции, биологи враждебно встре­тили большевиков. Их взгляды точно выразил создатель учения о биосфе­ре В. И. Вернадский в 1921 г.: «Все изгажено и ухудшается — ничего сде­лать не удается... Высшая школа переживает тяжелый кризис и она надол­го искалечена» [8]. Обстановка в Академии наук оценивалась так: «... В общем сильнейшее чувство рабства и полное отсутствие какого бы то ни было улучшения» [9]. Но арестами и обысками будущие корифеи советской биологии (В. И. Вернадский, физиолог А. А. Ухтомский, генетик Н. К. Кольцов, гидробиолог К. М. Дерюгин и др.) приучались соблюдать лояльность к советской власти и ее идеологии.

Эта лояльность была необходима коммунистическим вождям, чья прометеев­ская вера в возможности науки побуждала к организации новых ин­ститутов и университетов в таких масштабах, о которых ученые до револю­ции не могли и мечтать. В этом отношении коммунистическая политика идентична нацистской. Следует учитывать и общность взглядов немецких и российских ученых на науку как способ служения государству, на необхо­димость ее использования в практических целях для улучшения общества. Но в отличие от Германии, где неарийцы отстранялись от работы, в Совет­ской России практически всем крупным биологам, независимо от их проис­хождения и политических взглядов, была предоставлена возмож­ность про­должать исследования, руководить лабораториями, кафедрами, институ­тами, готовить научные кадры.

Вот почему российские ученые не меньше, чем немецкие, ценили госу­дарственную поддержку своих исследований. В том же 1921 г. Вернадский оправдывал сотрудничество с большевиками своих учеников: геохимика А. Е. Ферсмана, основателя биогеохимии А. В. Самойлова, радиохимика В. Г. Хлопина, рассматривая их научную работу «как залог всего будущего и доказательства роста и силы будущего России» [10]. Позднее, находясь несколько лет за границей, Вернадский, под влиянием писем учеников, пришел к выводу: «Сейчас результаты научной работы в пределах России очень велики и с ними приходится считаться здесь всем. Русские ученые, ос­тавшиеся там, делали и делают большую мировую работу... » [11]. После неудачных попыток получить деньги для биогеохимических исследований он вернулся в Россию, веря, что научная деятельность неизбежно преобра­зит коммунистический режим. По сходным соображениям остался на ро­дине И. П. Павлов [12].

Сциентистская политика советского правительства привлекала и зару­бежных ученых. На формирование взглядов биологов в СССР влияли не­мецкие биологи-марксисты, эмигрировавшие в СССР в 20-е — 30-е гг.: бывший комиссар Баварской республики М. Л. Левин и Ю. Шаксель — ученик Э. Геккеля, «первый марксист среди биологов и первый биолог среди марксистов» [13, с. 9]. Считается, что «черты идеологической воинст­венности и бескомпромиссности» у первого поколения биологов-марксистов были «следствием свойственной их учителям-немцам прямо­линейности и твердости» [14, с. 49].

С первых дней советской власти большевики начали создавать учрежде­ния для отраслей биологии, признанных базовыми для марксист­ской идео­логии и реализации их грандиозных планов [15]. Пронаучная политика большевиков воплощалась также в организации кафедр по новейшим отраслям биологии, в основании биологических и философских журналов, в переводе на русский язык сочинений классиков биологии и западных уче­ных. Особое внимание уделялось эволюционной биологии и генетике, на которые возлагались большие надежды в преобразовании общества, сель­ского хозяйства и природы. Не случайно первым президентом созданной в 1929 г. Всесоюзной академии сельскохозяйст­венных наук (ВАСХНИЛ) стал генетик и эволюционист Н. И. Вавилов.

Доминировавшая недавно в отечественной истории науки апологетика сотрудни­чества ученых с коммунисти­ческими правителями России смени­лась поиском только негативных его последствий. Однако история науки — не лучшее место для нравоучительных жизнеописаний в духе Плу­тарха. Научная интелли­генция считала, что царское правитель­ство прак­тически игнорировало нужды науки, в то время как большевики создали обстановку, стимулировавшую научные исследования, вовлечение в них широких кругов талантливой молодежи — благодаря повышению соци­ального статуса ученых, созданию институтов, лабораторий, обществ, ин­ститутов. 20-е - 30-е гг. стали периодом наивысших достижений отечест­венных ученых в важнейших тогда отраслях биологии (генетике, экологии, этологии и т. д.). Весь мощный интеллектуальный потенциал отечествен­ной науки, созданный в предреволюционные десятилетия, оказался востре­бованным только в 20-е гг. И большин­ство ученых прекрасно это понима­ли, хотя к самому режиму они обычно относились негативно.

Ученые, зависящие от государственного финансирования, стремились к сотрудничеству с властями. Они обзаводились покровителями среди пар­тийных лидеров, используя их влияние в решении организационных и администра­тивных вопросов. Такими патронами были для И. П. Павлова член Политбюро Н. И. Бухарин, для директора Института эксперимен­тальной биологии Н. К. Кольцова — наркомы Н. А. Семашко и А. В. Лу­начарский, для Н. И. Вавилова — председатель Совнаркома А. И. .Рыков и секретарь Совнаркома Н. П. Горбунов. Без подобной поддержки было бы трудно вести крупномасштабные исследования.

 

 

Первые попытки диалектизации биологии (1923-1928 гг.)

 

Нуждаясь в специалистах, правительство не доверяло им и установило контроль над деятельностью научных и учебных заведений. В 1918 г. был создан Научно-технический отдел (с 1921 г. — Научно-техническое управ­ление) Высшего Совета Народного Хозяйства (ВСНХ), в-1921 — Главнаука в Наркомпросе, соответствующие структуры в наркоматах здравоохра­нения и земледелия. С осени 1920 г. началось решительное наступление на высшую школу [16]. Был принят и новый устав, вводивший классовый прин­цип приема и отстранявший от преподавания многих представителей об­щественных наук. Студенты, принятые по классовому признаку, нередко выступали и против преподавателей естественных дисциплин, жалуясь на недоступность лекций из-за их «буржуазной» направ­ленности.

Для пропаганды марксизма и подготовки марксистских кадров создава­лась сеть марксист­ских учреж­дений и организаций. Еще в годы граждан­ской войны организуется Социалистическая (1918, с 1924 — Коммунисти­ческая) Академия (Комакадемия) [17]. В 1919 г. возникает Коммунистиче­ский университет им. Я. М. Свердлова, а двумя годами позже — Институт Красной профессуры (ИКП) [18]. Здесь готовилась партийная молодежь и для работы в области естествознания. Преподавателей и слушателей осо­бенно не загружали работой. За «паек, комнату, жалование, в общем мате­риальную обеспечен­ность и занятие своей научной работой» ставилось лишь одно условие — «материалисти­ческое мировоззрение в философии, науке и общественных вопросах» [19, с. 148].

В 1924 г. создается Тимирязевский научно-исследова­тельский институт, в регламент которого впервые вводились идеологи­ческие ограничения для работы по естественно-научной тематике. В нем могли работать «лица, об­ладающие строго материалистическими взглядами в области естествознания», а от сотрудников некоторых подразделений требовалось «диалектико-материалисти­ческое мировоз­зрение» [20, с. 292]. В апреле 1925 г. в Комакадемии создается Секция естественных и точных наук, субсидировавшая ис­следования, важные для борьбы за материализм. Создавались общества по пропаганде марксизма среди естествоиспы­тателей: Общество воинствую­щих материалистов (1923), Кружок врачей-материали­стов при 1-м Мо­сковском университете (1924), Кружок биологов-материали­стов в Комакадемии (1925), Общество материалисти­ческих друзей гегелевской диалекти­ки (1927). Особенно были важны общества (биологов-материали­стов, врачей-материали­стов и психоневрологов-материали­стов), оформившие­ся в 1927г. при Комакадемии.

На страницах научных, философских и общественно-полити­ческих жур­налов печатались статьи по философским проблемам биологии и психоло­гии. О росте интенсив­ности исследо­ваний по данной тематике можно судить по журналу «Под знаменем марксизма» (ПЗМ). В год его выхода (1922) не было ни одной статьи по биологии. В 1923 г. публикуются работы Б. Э. Быховского и К. Н. Корнилова о психологии. В 1924-1925 гг. появля­ются статьи А. Н. Бартенева, Д. Гульбе, Ф. Ф. Дучинского, М. М. Завадовского по эволю­ционной теории. С 1926 г. статей по биологической темати­ке — больше десяти. Статьей Ю. Шакселя о витализме начал в 1925 г. «Вес­тник Коммунисти­ческой Академии» (ВКА) публикацию работ по биоло­гии и стенограмм происходящих в Комакадемии дискуссий о соотношении дарвинизма и ламаркизма, наследовании приобретаемых признаков, евге­нике, психоанализе и т. д. В резолюции ЦК РКП(б) от 18 июля 1925 г. отме­чалось начало «проникно­вения диалекти­ческого материа­лизма в совер­шенно новые области (биологию, психологию, естественные науки вооб­ще)» [21, с. 152].

Первоначально диалектизацией биологии занялись марксисты, имев­шие о ней смутные представления, но лихо делившие концепции в физиоло­гии, генетике и эволюционной теории на диалектические и метафизиче­ские, сравнивая их положения с законами диалектики: А. Н. Бартенев, Л. Боголепов, Г. А. Гурев, М. Попов-Подольский, В. Рожицын, В. Сарабьянов и др. [22]. Осужденные за вульгаризацию марксизма и невежество в би­ологии, они уступили место биологам, спешивших уведомить власти о при­нятии официаль­ной идеологии. Почти одновре­менно публикуются работы ботаника Б. М. Козо-Полянского, систематика А. А. Любищева, психо­невролога В. М. Бехтерева, генетика А. С. Серебровского, эмбриолога М. М. Завадовского и др., в которых заявлялось о соответствии взглядов авторов основным положениям диалекти­ческого материализма [23].

Дискуссии стали политизироваться, когда к ним подключились биологи и философы, получившие высшее образование, часто через ИКП и Комвузы, после революции. Появляются книги молодых биологов, изначально обсуждавших научные проблемы с позиций диалекти­ческого материализ­ма, — например, ботаника И. М. Полякова [24]. Они были убеждены в пре­имуществах методологии марксизма и боролись «с монополией стариков», не дававших развиваться науке и мешавших рабочим и крестьянам приоб­рести знания [19, с. 150].

Особое значение имела деятельность генетика и философа И. И. Агола, врача и генетика С. Г. Левита, философа М. Л. Левина в Москве, эмбрио­лога Е. А. Финкель­штейна в Харькове, философа и генетика В. Н. Слепкова в Казани и др. Они возглавили основные марксист­ские организации, связанные с разработкой философских проблем биологии. Они верили в правоту марксизма и не мирились с другими взглядами. Имея опыт граж­данской войны, партийных и студенческих чисток, активно использовали политические обвинения в дискуссиях. Вначале они были уверены, что признание наследования приобрета­емых признаков необходимо для марксистов, и это даже зафиксировалось в курьезной опечатке «ламарксизм» [25]. Знакомство с генетикой изменило их взгляды. Отныне они доказыва­ли, что только теория естественного отбора и хромосомная теория наслед­ственности соответствуют диалектическому материализму [26]. Биологи-коммунисты внесли в дискуссию дух непримири­мости ко взглядам оппо­нентов, обвиняя их в витализме, мистицизме, идеализме, телеологии и дру­гих смертных грехах. Подобный стиль усваивали и другие участники дис­куссий. Возрастала агрессивность формулировок. Выступая 20 ноября 1926 г. в Комакадемии, генетик А. С. Серебровский заклинал присутство­вавших «рассеять туман ламаркизма» и звал к бескомпромиссной борьбе с ним «под знаменем революцион­ного марксизма всюду и в первую очередь здесь в стане нашей Коммунисти­ческой Академии» (цит. по [27, с. 231–232]). По воспоми­наниям Ф. Добржанского, уже в 1926 г. аргументом в би­ологических спорах часто становилась апелляция к диалекти­ческому мате­риализму [28, с. 230].

В условиях устанавливающегося тоталитаризма идеологические дискус­сии и проработки завершались оргвыводами и кадровыми перестановка­ми. Идейной формой часто прикрывали откровенный карьеризм. Моло­дые биологи и философы восприни­мали традицион­ные научные школы как конкурентов и не возражали против университет­ских чисток в 1924 г., реорганизации АН в 1929 г. и т. д. [29]. Они старались ускорить профессио­нальную карьеру, обвиняя своих учителей и коллег в привержен­ности к «буржуазной» науке, к идеализму и механицизму в биологии. Но и биологи старшего поколения участвовали в марксистских организациях и журна­лах, стараясь сохранить или повысить свой статус, получить финансовую поддержку, низвергнуть конкурентов, защититься от нападок. Как показал Марк Уолкер, аналогичными мотивами руководствовались и немецкие физики при нацизме [30].

Эти первые три этапа «диалектизации» биологии шли на фоне идейной борьбы между представи­телями различных направлений в самой биоло­гии, например между сторонниками дарвинизма и ламаркизма, привер­женцами И. П. Павлова, А. А. Ухтомского и В. М. Бехтерева в физиологии и т. д. Провозглашенный Л. Д. Троцким и В. И. Лениным в первых номерах журнала «ПЗМ» лозунг о союзе «воинствующих материалистов» с естество­испытателями еще не ограничивал исследования по теорети­ческой биоло­гии. При отсутствии ясных представлений о диалекти­ческой методо­логии каждый мог объявлять близкие ему концепции соответст­вую­щими марк­сизму, а взгляды оппонентов и конкурентов — несоответст­вующими.

В обстановке ожесточенных дискуссий по общетеорети­ческим проблемам биологии, в непрерывной борьбе с «павловщиной», «бехтеревщиной», «райковщиной», «корниловщиной» и т. д. формировалась практика наве­шивания ярлыков на оппонентов, которые шельмовались как реакционе­ры, пособники классового врага и мировой буржуазии. Все ощутимей ста­новилось не столько стремление убедить оппонента, сколько указать власть предержащим на вредность его взглядов. Биологи-дарвинисты (В. М. Шимкевич, А. М. Никольский, Б. П. Козо-Полянский и др.) иници­ировали резкую критику номогенеза Л. С. Берга и исторической биогене­тики Д. Н. Соболева, которые фактически стали первыми естественно­научными концеп­циями, осужденными по идеологи­ческим мотивам.

Напрасно физиолог А. Ф. Самойлов предупреждал, что «приемами такой ожесто­ченной полемики вряд ли можно будет водрузить знамя диа­лектики в современном естество­знании», и предлагал воодушев­ленным верой в силу диалекти­ческого метода в познании природы доказать на деле его преимущество [31]. Не многие так открыто выступали против диалекти­зации биологии. Большин­ство представи­телей «буржуазной» интелли­генции ограничивались заявлением о материалисти­ческой направленно­сти своих исследо­ваний.

Эпицентром идеологических бурь, сотрясавших биологию в те годы, была Москва, где находились основные марксистские учреждения и об­щества, а близость к правящим кругам обостряла конкуренцию за их по­кровительство. Здесь к 1927 г. сложилась сеть научных учреждений и об­ществ, входящих в состав Комакадемии или финанси­руемых ею. Ее общества были достаточно многочисленны. Около сорока человек состояло только в обществе биологов. И среди них было немало первоклассных ученых [32].

 

 

Диалектизация биологии и марксистские учреждения в Ленинграде

 

В Ленинграде диалектизация биологии не имела серьезной поддержки среди ученых. До 1929 г. здесь не было учреждений Комакадемии и отделе­ния Общества биологов-марксистов (ОБМ). Сотрудники Коммунистиче­ского научно-исследовательского института, возникшего в 1921 г. при Коммунисти­ческом университете им. Зиновьева, не интересовались про­блемами естествознания [33, л. 1—3]. Членами организованной в 1923 г. естественно-научной секции Научного общества марксистов (НОМ), созданного в 1919 г., до начала «культурной революции» было всего несколь­ко человек, среди которых только физиолог А. А. Ухтомский (Рюрикович по происхож­дению) и орнитолог П. В. Серебровский (служивший в армии Врангеля) пользовались авторитетом в научном сообществе. Возглавляв­шая секцию старая большевичка Э. С. Гайказова числилась физиологом в университете. На ее заседания, проходившие в кабинете ректора универси­тета, приходило 10–15 человек [34]. И на пленарных заседаниях общества обычно было 8–12 его действи­тельных членов, а актовый зал университе­та заполнялся слушателями из учреж­дений, где преподавал докладчик, и военными, направля­емыми, возможно, по наряду [35].

Инициаторами создания НОМ были сотрудники факультета обществен­ных наук универси­тета (ФОН), декан которого Е. А. Энгель и возглавил НОМ. НОМ не раз критико­валось на страницах «Петроградской правды» и журнала «ПЗМ» за мягкость по отношению к ученым-немарксистам. Губком РКП(б) приписывал следить за тем, чтобы «доклады носили дей­ствительно марксистский характер», а не напичкивались терминологией марксизма [36, л. 1]. Особенно губкому досаждал философ И. А. Боричевский, доказывавший вредность философии Гегеля для естествознания и при­зывавший марксистов не вмешиваться в естественно-научные споры [37, л. 79]. Его выступления, как и лозунг ректора Коммунисти­ческого универ­ситета С. М. Минина «Философию за борт!», всполошили диалектиз­аторов естество­знания. Сперва губком намеревался закрыть НОМ, но ограни­чились переизбранием его президиума, делегированием в его состав пред­ставителей губкома и исключением из общества неугодных членов. Вскоре председателем стал М. В. Серебряков, бывший комиссар Балтийского флота и член партии с 1904 г., который также был мягок с естествоиспыта­телями-немарксистами и не допускал идеологи­ческих выпадов в их адрес.

Для поднятия авторитета НОМ в качестве докладчиков приглаша­лись известные ученые Н. И. Вавилов, В. Л. Комаров и др. Их выступления но­сили сугубо научный характер. Бурную дискуссию вызвал доклад на пле­нарном заседании НОМ (1925) известного невропатолога В. М. Бехтерева, который доказывал, что созданная им рефлексология должна стать осно­вой марксистской социологии. Но критики воздерживались от диалекти­ческой риторики и наклеивания ярлыков [37]. Дискуссия показала, что сто­ронники нескольких школ в физиологии высшей нервной деятель­ности и психо­логии предлагали свои услуги марксистской социологии. С 1925 г. в естественно-научной секции появился И. И. Презент, закончивший юриди­ческое отделение ФОНа, но считавший себя специалистом в диалектике живой природы. Он собрал группу студентов и с их помощью старался дестабилизи­ровать работу секции, встретив отпор со стороны ее руководства и правления НОМ [38].

К концу 1927 г. стало ясно, что НОМ не справляется с задачами пропа­ганды марксизма среди естествоиспытателей. Не раз в документах партий­ных и государст­венных органов отмечалось, что недостаточно «выяснена физиономия общества», что в публикациях НОМ «нет отражения совре­менных проблем, а само общество не может считаться марксистским» [39, л. 10]. Да и состав общества вызывал подозрения властей. В 1928 г. все его члены имели высшее образование, меньше половины из них были комму­нистами, а выходцев из рабочих и крестьян почти не было.

Положение НОМ усложнилось после создания в начале 1927 г. Институ­та по изучению марксизма-ленинизма (ЛИМ), возникно­вение которого связано с прибытием в Ленинград выпусников ИКП, в том числе и интере­совавшихся философией естествознания (Р. Э. Яксон, Г. С. Тымянский, М. Л. Ширвиндт и др.). Вначале большинство сотрудников ЛИМа не имело высшего образования и печатных трудов, но почти все были члена­ми партии [40].

Члены секции философии ЛИМа и ее естественно-научного семинара были последова­телями А. М. Деборина, возглавлявшего тогда Институт философии и журнал «ПЗМ». К ним примкнул и Презент, ставший вначале внештатным сотрудником института. В соответствии с идеями Деборина, Презент видел свою задачу в «построении внутренней логики биологи­ческого процесса» и в анализе «логической структуры различных биологи­ческих теорий» (41, л. 22].

В ЛИМе Презент развивает бурную деятельность. Он входит в группу по подведению итогов дискуссии с механи­цистами, выступает с докладом «Философия и естественные науки», публикует компиля­тивную книгу о происхож­дении языка. По словам одного из главных борцов с лысенкоизмом Д. В. Лебедева, под псевдонимом Презент издал книгу о бахаизме, религиозном учении в странах Ближнего Востока. Но его интересы все боль­ше концентри­руются на проблемах биологии. Он постоянно выступает с докладами, которые, по отчетам Института, вызывали длительные дискус­сии. Тем не менее, ему потребовалось около года, чтобы, будучи ученым секретарем секции философии, стать штатным сотрудником Института [42, л. 47].

С самого начала руководство ЛИМа (Б. Н. Позерн, С. Л. Гоникман), опиравшееся на поддержку обкома, стремилось поглотить НОМ [43, л. 5]. 28 мая 1928 г. научно-полити­ческая секция в Наркомпросе приняла реше­ние о «реоргани­зации НОМ и объединении его с работой Института» [44, л. 7]. Полтора года ушло на попытки доказать различие задач Общества и Института. Но все было тщетно. 20 декабря 1929 г. фракция ВКП(б) НОМ выступила с предложе­нием ликвиди­ровать НОМ в связи с существо­ванием аналогичной марксистской организации в Ленинграде и передать его иму­щество в Комакадемию [45, л. 42—43]. Такое решение и было принято Главнаукой 5 января 1930 г. [45, л. 41]. Естественно-научная секция НОМ вошла в недавно созданное Ленинградское отделение Общества воинству­ющих материалистов-диалектиков (ОВМД), став основой будущего Ленинград­ского отделения Общества биологов-марксистов (ОБМ) [46, л. 24]. Из ее членов только П. Н. Овчинников и И. И. Презент участвовали в по­следующей диалектизации биологии. Одновременно Ленинград­ский облисполком закрыл и другие общества, тематика которых была близка ЛИМу, но деятельность не укладывалась в жесткую структуру идеологи­ческого управления наукой.

 

 

«Культурная революция», «великий перелом» и вхождение биологии в тоталитарный режим

 

Ликвидация НОМ связана с «культурной революцией» и «великим пере­ломом», призванными окончательно подчинить науку задачам социали­стического строительства [47]. Сфабрикованные процессы инженеров и. ученых («Шахтинское дело» и др.) имели цель обвинить старую интелли­генцию во вредительстве и внедрить партийных деятелей во внутреннюю жизнь научного сообщества. Прежде власти прямо не вмешивались в дис­куссии, используя внутринаучную конкуренцию для укрепления своего контроля. Но хотя партийные выдвиженцы оккупировали важные посты в управлении наукой, в самой науке лица, получившие образование до 1917г., как и прежде, занимали ведущие позиции. Система подготовки «пролетарских» кадров Комакадемии и ИКП не обеспечивала вытеснения «буржуазных» специалистов. За пять лет (1924—1928) в Российской ассо­циации научно-исследова­тельских институтов по общественным наукам (РАНИОН) удалось поднять процент членов партии среди аспирантов с 11,4 до 38,4, а среди выходцев из рабочих и крестьян — с 22,5 до 41,3% [48, л. 21]. В естественно-науч­ных учреждениях партийная и пролетарская про­слойка составляла ничтожное меньшинство. Попытки коренным образом изменить это положение и вызвали «культурную революцию» в науке.

К этому времени обострилось соперничество новых учреждений с тради­ционными школами и институтами в Ленинграде. Новая научная элита в марксистских организациях стремилась лишить АН особого статуса, по­лучить возможность воздействовать на избрание новых академиков [49]. Весной 1927 г. директор ЛИМа Б. Н. Позерн на Всероссийском съезде Со­ветов призвал бороться с «лордами на кафедрах» и привести в науку новые силы [50].

Тогда же группа московских ученых и руководителей науки выступила с инициативой создания Всесоюзной ассоциации работников науки и техни­ки для содействия социалисти­ческому строительству (ВАРНИТСО) [51]. Она задумывалась как «приводной ремень» между партией и интеллиген­цией и должна была бороться против «контрреволюции и вредительства в науке, нередко прикрываемых внешней лояльностью к советской власти, аполитич­ностью и нейтральностью исследований» [52, л. 21]. Планирова­лось подорвать авторитет крупных ученых, ослабить их влияние и запугать молодежь, склонную к их поддержке. В том же году возникает Общество воинствующих материалистов-диалектиков (ОВМД), задуманное как мас­совая организация для борьбы за марксизм [53, л. 7].

Наступил следующий этап в диалектизации биологии, ознамено­ванный официальным осуждением механисти­ческого материализма в апреле 1929 г. на Второй Всесоюзной конференции марксистско-ленинских учреждений. Накануне руководитель Комакадемии М. Н. Покровский призвал прекра­тить мирное сотрудничество «марксистов с учеными, далекими от марк­сизма» [54, с. 270]. Наиболее отсталыми Покровский считал естественные и точные науки, где коммунисты не «изжили тон фетишизма перед буржуаз­ными учеными». Была одобрена идея А. М. Деборина о внедрении диалек­тического материализма в естествознание, успехи которого не укладыва­ются в рамки «механисти­ческих и формально-логических теорий» [55, с. 197].

Специальное постановление ЦК ВКП(б) придало решениям, конферен­ции директивный характер. Комакадемии поручался идеологи­ческий кон­троль за работой всех научных учреждений [56]. В 1930 г. ИКП вошел в со­став Комакадемии, ее Секция естественных и точных наук была преобразо­вана в Ассоциацию естествознания во главе с О. Ю. Шмидтом. В ее 11 уч­реждениях уже было около 300 человек. При Ассоциации образовывались новые общества марксистов (физиков, геологов, почвоведов и т. д.). Шмидт стал редактором нового журнала «Естествознание и марксизм» [57]. Учреждения Комакадемии распростра­нялись по стране. Решением ЦИКа СССР на базе ЛИМа в декабре 1929 создается Ленинград­ское отде­ление Комакадемии (ЛОКА) [58, л. 104]. Возникают региональные отделе­ния обществ Ассоциации естествознания в других городах.

В декабре 1930 в дискуссию вступил Сталин, потребовавший «разворо­шить и перекопать весь навоз, который накопился в философии и естест­вознании». Сталинские указания немедленно были приняты к исполнению. 11 января 1931 г. Президиум Комакадемии приступил к «перестройке есте­ственных и математи­ческих наук на основе материалистической диалекти­ки» [59, с. 20]. Руководители Ассоциации естество­знания обвинялись в капитуляции перед буржуазной наукой, в отрыве теории от практики, в засо­рении научных учреждений социально-чуждыми элементами, в аполити­ческом и академи­ческом характере обществ при Комакадемии, в отклоне­нии от подготовки кадров. Ассоциации предписывалось установить жест­кий методологи­ческий контроль над исследо­ваниями в научных институ­тах и преподаванием в учебных заведениях. Комакадемия должна была обеспечить «решительное выдвижение молодых сил из числа проявивших себя и выдержанных коммунистов». Все научные и учебные учреждения страны должны были представлять в Комакадемию планы для проверки. Требование связи научных исследований с задачами социалисти­ческого строительства позволяло ликвиди­ровать любое направление, обвиненное в отрыве от практики.

В этих условиях нужны были более агрессивные диалектиза­торы есте­ствознания. Руководителем Ассоциации естество­знания стал бывший на­чальник политотдела 5-ой армии и организатор рабочих дружин в Герма­нии Э. Я. Кольман, который готов был даже законы Ньютона и Бойля–Мариотта переработать с позиций диалекти­ческого материа­лизма и уве­рял, что биология в СССР кишит вредителями: генетики отстаивают евге­нические мероприятия, зоологи и ботаники противостоят созданию совхозов-гигантов, ихтиологи занижают производительные способности прудов и рек [60]. Труды биологов — сторонников Деборина (Агола, Леви­та, Левина, Серебровского и др.) были объявлены антимарксист­скими. Их места в Комакадемии и журналах «ПЗМ» и «Естествознание и марксизм», переимено­ванного в «За марксистско-ленин­ское естество­знание», заняла новая когорта диалекти­заторов биологии (Б. П. Токин, В. С. Брангендлер, П. П. Бондаренко, Р. Э. Яксон, Г. Ю. Яффе, X. С. Коштоянц и др.).

Не только борьба с «буржуазными» учеными, но и конкуренция за руко­водящие посты, за покрови­тельство партийной элиты, за финансы, за боль­шее влияние были движущими силами в диалектизации биологии. Победи­тели со спокойной совестью занимали освобождав­шиеся места, нередко способствуя ниспровержению предшест­венников. Возглавивший биоло­гию в Комакадемии Токин уже готов был к борьбе с Вавиловым [61, с. 12]. Но не успел Токин разобраться с «механисти­ческим материа­лизмом и меньшевист­вующим идеализмом», как на него напала старая большевичка, будущий автор концепции «живого вещества» О. Б. Лепешинская [62, л. 1]. Она же с неменьшей страстностью атаковала коммунистов-медиков 1-го Московского универ­ситета, в первую очередь С. Г. Левита, за поддержку А. Г. Гурвича [63]. В архивах немало документов о том, что и будущие непре­клонные борцы с лысенкоизмом не брезговали использовать марксизм для осуждения научных противников. Примером может служить письмо В. Н. Сукачева от 26 декабря 1931 г. И. И. Презенту, где предлагается высту­пить на философском семинаре с критикой работ В. Н. Беклемишева [64, л. 1–1об.]. Ранее он резко выступал против своих коллег по Лесотехни­ческой академии (ЛТА), называя их концепции контрреволю­цион­ными [65, л. 119].

«Проработке» подлежали все ученые, но в первую очередь заставляли каяться в философских и идеологических грехах свергнутых лидеров «диа­лектической биологии». В письме, опубликованном в журнале «ПЗМ» (1932, № 3–4), освобожденный от должности директора Тимирязев­ского института И. И. Агол «признавался» в игнорировании основных вопросов социалисти­ческого строительства, в подмене марксистской методологии естественно-науч­ными теориями, в либеральном отношении к буржуазной науке, в биологизации социологии и т. д. Он обещал приложить все силы для борьбы с собственными теорети­ческими воззрениями. В те годы подоб­ным смирением еще можно было заслужить прощение. Агол был назначен главным редактором нового журнала «Успехи современной биологии», а через год—вице-президентом Всеукраинской ассоциации марксистских учреждений.

 

 

И. И. Презент — герой своего времени

 

На каждом этапе «культурной революции» к руководству приходили все более агрессивные группы, а идеологический террор усиливался. Конку­ренция была особенно жестокой между лицами, стремившимися к активно­му сотрудничеству с советской властью. В конечном итоге победителем в этой борьбе вышел И. И. Презент.

20 октября 1929 г. Презент возглавил естественно-научную секцию Ле­нинградского отделения ОВМД, сменив Г. С. Тымянского, а весной 1930 г. — Ленинградское отделение ОБМ. Одновременно он — доцент в Педагоги­ческом институте и научный сотрудник в Институте философии. В дискус­сии с деборинцами Презент оказался среди тех молодых философов, кто «быстро понял правильную партийную ориентировку» [66, л. 2] и изменил соотношение сил, присоединившись к критикам своего недавнего кумира. Ему с И. А. Вайсбергом было поручено руководство группой по разработ­ке проблем биологии. Вскоре он возглавил сектор биологии в секции естес­твознания ЛОКА, преобразованной 19 мая 1931 г. в Институт естествознания [67, л. I], где директором был Р. Э. Яксон, а его заместителем Я. М. Урановский. В тесном контакте с ОБМ работала и секция физиологии, возглавля­емая Н. Н. Никитиным. В 1931 г. Презент организует в универ­ситете кафед­ру диалектики природы и эволюцион­ного учения.

Кольман обвинял руководителей ЛОКА в пассивности в борьбе с «меньшевист­вующим идеализмом», в результате чего в Ленинграде «сложилось ненормальное положение», а «кадры не организованы» [68, л. 4]. «Органи­зовывать кадры» было поручено Презенту. Он возглавил все организации, созданные в Ленинграде для проведения политики партии среди биологов, насильственного внедрения диалекти­ческого материа­лизма в биологиче­ские исследования, искоренения поползно­вений к инакомыслию. Крах деборинцев Презент умело использовал для ускорения карьеры. В материа­лах, хранящихся в личном архиве моего учителя К. М. Завадского, выска­зывается предположение, что последующая гибель ленинградских филосо­фов (И. А. Вайсберга, С. Л. Гоникмана, И. И. Куразова, В. Ральцевича, Г. С. Тымянского, Я. М. Урановского, Б. А. Фингерта, Р. Э. Яксона и др.) связана с оговорами Презента,

Закаленный в предшествующих попытках диалектизации биологии, Презент как никто другой умел придать научным дискуссиям характер обострившейся классовой борьбы, будь то дискуссии о методике препода­вания биологии, по охране природы, фитосоцио­логии и т. д. 7 марта 1931 г. на первом заседании Биологи­ческого сектора Презент вещал: «... Октябрьская революция в отношении перетряхивания теорети­ческих установок только начинается... Нужно проделать черновую работу по сбору материала, чтоб представить себе все реакционные течения. Нужно взять на критику всех. Черновой просмотр, сборка материала должны ве­стись широко и массово во всех учреждениях» [69, л. 58]. В первую очередь он предлагает заняться реакционными течениями в генетике и ботанике, подготовкой всесоюзных съездов с целью захвата руководства научными обществами, методическим просмотром всех биологи­ческих кафедр, их трудов после революции. Его возмущало отсутствие ссылок в научных тру­дах и лекциях на партийные документы.

Для Презента не было авторитетов в науке. Он не признавал заслуг даже И. П. Павлова, В. В. Докучаева, В. Р. Вильямса, провозгла­шенных им впоследствии предшествен­никами лысенкоизма. Тогда же он заявлял, что в почвоведении нет докучаевской школы, есть только школы партийные и антипартийные. В те годы Презент признает диалектико-материалисти­ческий характер генетики, которую позднее будет называть отвратитель­ным порождением буржуазной науки. Его жена Б. Г. Поташникова была аспиранткой В. Л. Комарова в АН и специализи­ровалась в области генети­ки [70, л. 1], следуя за работами генетика Г. Д. Карпеченко, ближайшего со­трудника Вавилова. Впоследствии Презент сыграл зловещую роль в гибе­ли Вавилова, причастность к которой он публично признал весной 1941 г. на объединенном собрании комсомольцев биологи­ческого и философско­го факультетов, ответив на вопрос о судьбе Вавилова словами библейского Каина: «Что я, сторож брату своему?»[2].

Возглавляемые Презентом общества имели не только одинаковые задачи: их ядро составляла одна и та же малочисленная группа людей с повышенной политической активностью (П. С. Беликов, П. Н. Овчинников, Б. Г. Поташникова, В. А. Щепетильникова, Г. Н. Штерн и др.). Их не ус­траивала кастовость, замкнутость научного сообщества, куда не так про­сто было проникнуть выходцам из новых слоев, не обладавшим прочными профессиональными знаниями. Будируемая ими «культурная революция» как «классовая борьба» была прежде всего борьбой маргиналов в науке за повышение своего статуса, против якобы совершаемой в отношении их дискрими­нации [71, с. 9]. Молодежь стремилась сломать традицион­ные формы научного быта путем вовлечения широких масс в обсуждение науч­ных проблем и разоблачения «реакцион­ной» профессуры, якобы мешав­шей поставить науку на службу социалисти­ческому строительству.

Им импонировала идея коллективных научных исследований, где можно было собственную бесплодность спрятать под флагом коллектив­ного труда. За участие в борьбе с «буржуазными» специали­стами им обе­щали быструю карьеру. Например, Д. Г. Боген был рекомендован в члены Комакадемии и руководителем Научно-медицинского совета при облздраве, чтобы взять под контроль «беспартийных и далеких от коммунистов лиц» [72, л. 2]. Этот будущий руководитель на вступительных экзаменах в аспирантуру получил по истмату и политэкономии «удовлетвори­тельно», а экзамен по специальности вообще не сдавал. Тем не менее число подоб­ных аспирантов в ЛОКА резко увеличилось. Если в 1928/29 учебном году их было 14, то в 1930/1931 уже 420. Еще грандиознее были планы. Предпол­агалось в 1933 г. иметь 2007 аспирантов, что было бы сравнимо с имевшим­ся контингентом научных сотрудников в Ленинграде [73, л. 2]. Изменился и состав аспирантов. Процент выходцев из рабочего класса за год возрос с 50 до 80 в 1931/32 г., а процент членов партии и комсомола до 97.

При самых низких требованиях к знаниям будущих руководителей науки с набором аспирантов по партийной разнарядке были трудности. В первый год Институт естество­знания набрал только 8 человек (менее 25% от плана), на следующий год — 20 аспирантов. Малокультур­ные, но нахально третировав­шие и преподава­телей, и студентов, партийцы стреми­лись занять места своих учителей. Характерны воспоми­нания В. С. Кирпичникова, который в эти годы заведовал лабораторией генетики в Инсти­туте прудового рыбного хозяйства [74, с. 226]. К нему в лабораторию был направлен на практику студент В. Н. Михайлов, из партийных-«тысячников». Кирпич­ников вынужден был написать за него диплом. Михайлов за короткий срок создал такую обстановку, что Кирпич­никову пришлось от­казаться от заведования лаборато­рией, а позднее уволиться. Михайлов сразу же был назначен ее руководителем.

Карьеристы и не скрывали мотивов своей активности. На собрании био­сектора ЛОКА 9 февраля 1931 г. говорилось, что в ВАСХНИЛ идут «бои» за марксистскую методологию, критикуются специалисты вавиловской школы, затиравшие молодежь. Но молодые подручные Презента понима­ли, что в своих атаках они должны учитывать позицию партийных орга­нов. Так, Поташникова, призывая к преодолению взглядов Вавилова, отметила: «Вопрос с Вавиловым надо бы было согласовать с Обкомом» и признала, что «... за проработку Вернадского, Павлова и других лиц мы еще взяться не можем» [69, л. 57—58].

Атаковавшие не хотели признавать, что «кастовость», «высокомерие» «буржуазной» профессуры в значительной степени обусловлена более глу­боким ее образованием. Недостаток знаний они прикрывали псевдорево­люционной романтикой гражданской войны. В их лексиконе постоянно использовались выражения «провести разведку», «дать бой», «потерпеть поражение», «на биологическом фронте». Из таких «специалистов» Пре­зент формировал бригады по «проработке» теорий лидеров научных школ в генетике, биогеохимии, экологии, лесоводстве с целью выявления в них механицизма и идеализма, разоблачения аполитичности исследований, не­соответствия их задачам социалистического строительства. Бригады устраивали лекции и диспуты, проверяли учебные планы студентов и аспи­рантов, разрабатывали планы ряда всесоюзных совещаний, где предпола­галось разоблачить оторванность научных исследований от запросов практики, обсуждались планы реорганизации научных обществ, чей касто­вый характер особенно возмущал молодежь, не имевшую печатных работ.

Деятельность Презента в Ленинграде наиболее ярко отразила новые тенденции диалектизации биологии, направленной прежде всего на борьбу с традицион­ными научными школами. Он вовремя покинул тонущий корабль деборинцев, усвоив, что критерием истины и в философии, и в науке стало уже не соответствие высказыва­ниям классиков марксизма, а готов­ность слепо следовать политике творца «великого перелома» и «культур­ной революции» и менять взгляды вслед за ее изменениями. Это обеспечи­вало успех Презента на протяжении многих лет вплоть до его «звездного» часа на августовской сессии ВАСХНИЛ в 1948 г.

 

 

Апогей «культурной революции»

 

Апогеем «культурной революции» в биологии стали дарвиновские дни, посвященные 50-летию со дня смерти ученого. В постановлении Президиу­ма Комакадемии от 21 марта 1932 г. ставилась задача превратить юбилей «в широкую политическую кампанию». Смысл ее был сформулирован так:

«В противоположность буржуазии и ее многочисленных лакеев — „уче­ных" мракобесов, попов, социал-фашистов и пр., оголтело борющихся против дарвинизма, извращающих и фальсифици­рующих учение Дарвина и использующих его в своих буржуазно-классовых целях — мировой про­летариат и научная советская обществен­ность... подчеркнет, что только пролетариат является единственным наследником материалисти­ческих основ дарвинизма» [75, с. 119–120]. Сотни лекций на эту тему были прочи­таны на заводах, фабриках, в рабочих клубах. В Москве и Ленинграде были организованы грандиозные выставки в соответст­вующем идеологи­ческом обрамлении. Прошла серия торжественных объединен­ных заседаний АН СССР, ВАСХНИЛ, ОБМ, ОВМД и Союза безбожников. Общий тон задавали статьи в центральных газетах — «Известиях» (18 апреля 1932 г.) и «Правде» (19 апреля 1932 г.). Цель их — доказать, что советская наука на­ходится на подъеме, а зарубежная переживает глубокий кризис. Десятки аналогичных статей были опубликованы в других газетах и журналах.

Но были статьи и иного характера. Многие биологи (А. А. Борисяк, С. Н. Боголюбский, Е. В. Вульф, А. Н. Северцов, Н. Г. Холодный и др.) серьезно анализи­ровали общебиологи­ческое значение теории Дарвина и ее роль в развитии различных отраслей биологии [76]. Это свидетель­ствова­ло, что оставалось немало биологов, не принявших стиль и язык руководи­телей «культурной революции». Явным становился ее провал в биологии.

 

 

Крах «союза» философии и биологии

 

Деятельность бригад Презента доставила немало неприятностей биоло­гам, попавшим под проработку. Многие были отстранены от преподава­ния и уволены. Но главная цель создателей марксистских обществ — при­влечь большое число ученых в свои ряды и расслоить специалистов — про­валилась. Часть биологи­ческого сообщества, чисто внешне усвоив новую терминологию, продолжала работать по-прежнему. Другие не боялись открыто выступать против попыток «диалектизи­ровать» биологию, назы­вая, по признанию самого Презента, его доклады и рассуждения демаго­гией и словоблудием [65, л. 101–134]. Ученые начали осознавать грозящую опасность. Даже первые диалектизаторы биологии поняли, сколь опасно это занятие для самой науки. Как сообщалось на заседании Правления ОВМД, Б. М. Козо-Полянский заявил о своей привержен­ности механи­цизму, так как его альтернативой может быть только витализм. Особенно резок был Вернадский. Отвергая обвинения в витализме, В. И. Вернадский писал, что они «... высказаны людьми, говорящими о том, что они не знают и углубиться во что они не желают». И саркастически добавлял: «Углу­биться, конечно, нелегко. Для этого необходим более тяжелый труд» [77, с. 406]. Он предупреждал, что культивирование в философии лишь одного направления «...приведет в нем самом к замиранию творческой философ­ской мысли, как это всегда происходит со всеми охраняемыми — официаль­ными — философскими учениями» [78, с. 73].

Это понимали и некоторые философы. Будущий председатель ЛО ОВМД Г. С. Тымянский говорил еще до его создания, что само название оттолкнет естественников [79, л. 24]. Так оно и произошло. В ОВМД всту­пали преподаватели философии, аспиранты и студенты. Но даже студенты уклонялись от « критики преподавателей и борьбы "с реакционной про­фессурой", упорно стоящей на идеалисти­ческих и эклектических теориях» [46, л. 22]. Характерно сообщение о лекции на заводе «Красный коммунар», где говорилось, что лекция была хорошая, но на ней присутствовали толь­ко пропагандисты. На правлении ОВМД признавалось: «Все наши усилия по охвату беспартийной профессуры не увенчались успехом» [80, л. 14]. Представитель из Иваново-Вознесенска прямо заявил, что весь состав общества — это партактив, так как оно «создавалось в порядке партийной дисциплины», а профессора боятся диалектики.

Такая же участь постигла и ВАРНИТСО в Ленинграде. Только с треть­ей попытки удалось создать комиссию, принявшую 170 человек [81, л. 15]. Для города с 6 тысячами научных сотрудников и 13 тысячами инженерно-технических работников эта цифра была мизерна. Руководи­тели ЛО ВАРНИТСО жаловались, что везде они сталкивались с непони­манием задач общества и с открытой враждебностью. Можно было « услы­шать самые контрреволюционные слова и фразы. Не то, что люди шепчут­ся, а открыто издеваются над мероприятиями советской власти» [81, л. 22].

В Академии наук, для перестройки которой была задумана ассоциация, организационное собрание состоялось только 10 декабря 1930 г. В ее ряды удалось вовлечь лишь 5 процентов отнюдь не самых авторитетных сотруд­ников АН. Да и те были пассивны. Призывы Поташниковой взять на про­работку какого-либо академика не воспринимались всерьез. Аспиранты АН знали разницу между демагогическими декларациями и научными поло­жениями и не собирались бороться со своими учителями. Не выполнялись и требования о классовом характере ВАРНИТСО. Так, в списке из 43 чле­нов ВАРНИТСО на 15 мая 1931 г., где числилось 6 академиков, из крестьян было всего 8 человек, из рабочих 6. Более успешно, чем ВАРНИТСО, «расслоение научных сотрудников» провели комиссии Ю. И. Фигатнера и Я. X. Петерса по «чистке» АН при помощи ОГПУ. Но «чистка» затронула преимущест­венно сотрудников аппарата и гуманитариев. Ученых-естествен­ников в АН она практически не коснулась.

Аналогичная картина складывалась и в других организациях. Руковод­ство Института естество­знания обращалось даже в обком с просьбой обя­зать коммунистов-биологов вступать в ОБМ [82]. Но мобилизованные таким образом коммунисты, жаловался Презент, приходили в Институт естествозна­ния и просили дать «поскорее заполнить все карточки на вступле­ния в общества, не стремяясь даже узнать их название» [65, л. 1 Ю]. В конеч­ном итоге самые многочисленные «массовые» организации насчитывали не более двухсот человек, да и те, видимо, были только на бумаге. Из анкет видно, что подавляющее большинство членов любого общества чисто ме­ханически заполняли анкеты о вступлении или скорее всего даже не знали о своей причастности к нему [83]. Жалобы на замкнутость, на отсутствие мас­совой поддержки со стороны научной обществен­ности, малую активность своих ячеек скоро стали главным лейтмотивом выступлений на бесчислен­ных президиумах, правлениях, бюро и собраниях обществ.

Сам Презент вызывал нарекания. По мнению ученого секретаря Инсти­тута естествознания И. И. Розенблюма, его доклады «не дают представле­ния о расстановке классовых сил на фронте биологии, и не предлагают плана работ...» [84, л. 36]. В январе 1932 г. партийное бюро института отме­чало, что биосекция не взяла на себя инициативу по разоблачению враж­дебных школ в области биологии, не начала систематической работы по реконструкции АН и ВАСХНИЛ. 15 февраля 1932 г. Президиум ОБМ отметил, что все конференции в Ленинграде проведены плохо [85, л. З]. А на Всесоюзной фаунистической конференции, по словам Е: И. Кирьяновой, были открыто враждебные выступления. Заявлялось, что марксизм ника­кого отношения к гельминтологии не имеет (Ш. Д. Мошковский), что надо осторожно вмешиваться в природу (Б. В. Властов, А. П. Семенов-Тянь-Шанский и др.).

Презент признавал, что многие ученые (В. И. Вернадский, В. Е. Тищенко, И. Н. Филипьев и др.) открыто насмехались над его докладами [65, л. 101–134], уверяя, что структура их мозгов «не способна воспринимать диалектику». Профессор Тищенко на лекциях спрашивал, чем отличается мат от диамата. И сам отвечал: «Матом занимаются только в торжествен­ных случаях, а диаматом каждый день». Глухое сопротивление, жаловался Презент, оказывают даже биологи-коммунисты. Чисто внешне демонстри­руют согласие с диалектическим материализмом К. М. Быков, В. Н. Любименко, В. Н. Сукачев, А. А. Заварзин и др. Например, Сукачев признавал ошибочным поиск аналогий между раститель­ными группиров­ками и об­ществом. Каялся он и в склонности к механицизму, усвоенному им некри­тически из учений Морозова о лесе и концепции Бухарина о подвижном равновесии [69, л. 26]. Однако тщательно подготавли­ваемый ОБМ диспут в ЛТА, где после доклада Сукачева предполагалось «дать решительный бой СУКАЧЕВУ» и развенчать его вместе с другими профессорами перед науч­ной обществен­ностью, правлением ОБМ 28 апреля 1931 г. был признан проваленным. Диалектизаторов биологии не поддержали даже члены пар­тии. Неудачей для Презента закончился и диспут в Ихтиологическом ин­ституте, где в защиту критикуемых В. А. Догеля и Л. С. Берга выступил крупный гидробиолог Н. М. Книпович, отметивший односторон­ность на­падок Презента и его невежество. В. А. Ковда возмущался, что публичное заявление Вернадского о быстрой деградации географии и минералогии в СССР и о расхищении коллекций и библиотек «малограмотными студентами и научными работниками-недоучками» не встретила никакого отпора [65, л. 128].

Бригады Презента все чаще приходили в учреждения уже после поголов­ных арестов всех сотрудников (например, на Волжской, Тихоокеан­ской, Мурманской биологи­ческих станциях и др.), и проверявшим оставалось узнать официальную версию происшедшего [69, л. 42–44]. В итоге их обви­няли в запаздывании в разоблачении вредителей в биологии.

К весне 1932 г. стала очевидной неудача попыток поставить под конт­роль биологическое сообщество при помощи массовых марксист­ских ор­ганизаций. Крах этой кавалерий­ской атаки обусловлен и отсутствием варианта «советской биологии», с позиций которой можно было бы регла­ментировать исследования. Наспех подготовленные аспиранты не могли серьезно критиковать крупных биологов, а борьбу с ними с большим успе­хом осуществляли специальные комиссии по «чистке» АН, ВАСХНИЛ, университета и т. д., а вскоре и ОГПУ, арестовывавшие и ссылавшие не­угодных (Ю. М. Вермель, Б. С. Кузин, Н. Н. Кулешов, Г. А. Левитский, Н. А. Максимов, П. Ф. Рокицкий, Б. Е. Райков, Н. Н. Сапегин, В. Е. Писарев, М. Г. Попов, С. С. Четвериков, В. П. Эфроимсон и др.). Некоторые из них уже никогда не вернулись к научной работе.

 

 

Начало альянса Презента и Лысенко

 

Провал «культурной революции» был очевиден и лидерам партии. В речи Сталина, опубликованной 23 июня 1931 г. в газете «Вечерняя Моск­ва», предлагалось прекратить травлю старой интелли­генции. Через несколько месяцев появляется сталинское письмо в журнал «Пролетар­ская революция» (1931, № 6), означавшее начало чистки уже среди коммунисти­ческой интеллигенции и ликвидацию пролетарских организаций.

Надвигавшиеся перемены уловил Презент. «Культурная революция» не удовлетворила его притязаний на роль вождя пролетарской биологии. Это побуждало искать покровителя, популярного среди партийного руковод­ства, от имени которого можно было бы создать некую теоретическую базу для «диалектизации» биологии. Презент знал, что такого нет в Ленингра­де, да и никто из местных ученых не стал бы с ним сотрудничать.

К этому времени был уже создан миф о Т. Д. Лысенко как талантливом агрономе. Его фамилия все чаще появляется в выступлениях Презента. На­чало их альянса датируется 11 февраля 1932 г. В этот день, воспользовав­шись участием Лысенко в съезде по физиологии растений, на заседании ак­тива ОБМ в присутствии Лысенко обсуждались методологи­ческие уста­новки его работ [86, лл. 1—5]. В плане работ ОБМ на 1932 г., составленном 23 марта, появляется бригада для разработки «методологических основ проблемы управления физиологией развития растений (яровизация)» и планируется совместная работа.

В апреле Презент составляет докладную записку в дирекцию Института естество­знания ЛОКА, обосновывая поездку с группой аспирантов и сотруд­ников Биосектора в Одессу в Генетико-селекцион­ный институт, в за­поведник Аскания-Нова и к селекционеру И. В. Мичурину [87, лл. 7–12]. Цель — овладеть экспериментальным методом преобразования организ­мов и подготовить сборник на эту тему. Официальный запрос с удовольст­вием воспринимается Лысенко. Из его письма от 22 мая 1932 г. к Презенту можно понять, что Лысенко плохо знаком со своей будущей «правой рукой». Он даже не знает его отчества, именуя «Исаем Исаевичем» (вместо «Исая Израилевича») [88, л. 12].

Взаимная готовность к сотрудничеству дала быстрые плоды. Из письма Лысенко к Презенту от 6 ноября 1932 г. видно, что они уже приступили к написанию совместных работ [89, л. 1]. Лысенко просит Презента дорабо­тать статью и считать ее «результатом работы бригады Комакадемии». Так началось многолетнее сотрудни­чество, итоги которого оказались столь пагубными для отечествен­ной биологии, что не раз становились предметом отечест­венных и зарубеж­ных исследо­ваний.

Летом 1932 г. началась ликвидация марксистских организаций и об­ществ, возникших в период «культурной революции». Была ликвиди­рована Ассоциация естество­знания Комакадемии, а ее учреждения переданы в другие ведомства. Распущены были и входящие в Ассоциацию общества. К возвращению Презента из вояжа к Лысенко 11 июля 1932 г. на совместном заседании Президиума и Секретариата ЛОКА было сообщено о решении ликвиди­ровать Институт естество­знания и о снятии слова «марксистов» из названия ОБМ, чтобы сделать его более доступным для биологов [90, л. 80]. Фактически ОБМ прекратило свое существо­вание. Презент перестал быть и членом Президиума ОВМД. В 1934г. его выгоняют из университета, и он уезжает к Лысенко в Одессу. Его ученики из Института естество­знания были переданы в биологические учреждения АН и ВАСХНИЛ, их дальней­шая судьба в значительной степени зависела от прочности позиций тради­ционных научных школ, куда они попали. Наиболее разрушительной их деятельность была в ВИРе у Вавилова.

Ликвидация учреждений «культурной революции» растянулась на не­сколько лет. В 1932 г. из состава Комакадемии вновь выделяется ИКП. Вскоре перестали выходить журналы «За марксистско-ленинское естествоз­нание» и «Проблемы марксизма», бывшие главными диалектиза­торами био­логии на этом этапе. Для решения судьбы «Проблем марксизма» оказалось достаточно одной фразы Сталина: «Здесь нет ни проблем, ни марксизма». Эти реорганизации оценивались руководством ЛОКА как фактор «даль­нейшего развития и улучшения ее работы, повышения квалифи­кации науч­ных работников, изживания обезличивания в научной работе и увеличения научной продукции» [91, л. 75—76]. Утверждалось, что коллектив Комака­демии очистил свои собственные ряды от всякого рода оппортунистов и вы­растил кадры идеологически стойких научных работников. В ближайщие годы перестали существовать ОВМД, ВАРНИТСО, Комакадемия и ИКП.

Среди пострадавших в репрессиях 30-х гг. оказалось немало диалектиза­торов биологии. Исключая Овчинникова и Презента, погибли все главные диалектиза­торы естество­знания в Ленинграде (И. А. Вайсберг, И. И. Куразов, Л. А. Лейферт, Г. С. Тымянский, Я. М. Урановский, Н. Н. Никитин, Р. Э. Яксон, П. С. Серебровский и др.). Такая же картина была по всей стране. Вскоре за ними были уничтожены многие первоклассные биологи, лояльные к властям и бывшие активными организа­торами советской науки. Достаточно назвать Н. И. Вавилова, Г. К. Мейстера, Г. А. Надсона, В. В. Станчинского. Кровью заплатили за свое участие в диалекти­зации биологии талантливые ученые-партийцы (И. И. Агол, М. Л. Левин, С. Г. Левит, В. Н. Слепков). В тюрьмах и лагерях побывали Б. Б. Полынов, Ю. Шаксель. Список философов и биологов-марксистов, пострадавших в репрессиях 30-х гг., огромен. К сожалению, в публикациях обычно называ­ются одни и те же немногие фамилии, что не дает возможности представить подлинные масштабы ущерба, нанесенного сталинским террором биоло­гии. Их места в вузах и отраслевых институтах нередко занимали выдви­женцы «культурной революции», в том числе и подготовлен­ные Презентом.

Самому Презенту вновь удалось вовремя покинуть тонущий корабль и найти покровителя, с которым он и осуществил план диалекти­зации биологии. Агробиология, созданная Презентом с Лысенко, была представлена руководителям партии как подлинно пролетарская наука, изначально построенная на принципах диалекти­ческого материализма и поэтому способ­ная стать орудием для осуществления самых грандиоз­ных планов в сель­ском хозяйстве. В конечном счете, им удалось убедить Сталина, что только сокрушение всех других конкурирующих течений и направлений и ограж­дение агробио­логии от критики может обеспечить ее использование на полную мощь. Но эти события за рамками данной статьи.

 

*    *    *

 

Разыгравшиеся в 1929—1932 гг. события оказали решающее влияние на последующее развитие биологии при сталинском режиме. Под идеологи­ческий контроль были поставлены все биологи­ческие учреждения. Загра­ничные поездки и свободное общение с иностранными коллегами практи­чески были запрещены на десятилетия. Известных биологов отстраняли от преподавания, арестовывали и ссылали. Сталинский «массовый поход ре­волюционной молодежи на науку» позволил взрастить генерацию, всегда готовую к поискам «врагов» социализма. Целые области биологии, погра­ничные с социальными и медицин­скими науками, были разгромлены.

Вместе с тем основные цели партийной политики в области биологии не были реализованы. Не удалось, хотя бы в грубой форме, очертить контуры «пролетарской» биологии, сравнимой в теоретических и практи­ческих аспектах с расовой гигиеной и антропологией в нацистской Германии. Не было здесь контролируемых партией массовых движений, сравнимых с движением гигиенистов и евгеников в Германии. Еще не были созданы марксистские учебники по биологии.

В тоталитарных условиях ученые к идеологи­ческим аргументам прибе­гали по одним и тем же соображениям: одни — желая ускорить карьеру, другие — убрать конкурента, третьи — в порядке самообороны и т. д. Были и искренне верящие в плодотворность марксизма для биологии. Но частая смена кампаний и лозунгов убеждала в ненадежности карьеры, по­строенной на лояльности. Особенно уязвимыми оказывались те, кто актив­но участвовал в пропаганде официальной идеологии. В массовых репрес­сиях 30-х гг. пострадали, в первую очередь, диалектиза­торы биологии, сре­ди которых наиболее сильна была конкуренция за покровительство властей.

Если в Германии достаточно четок был круг лиц, не принадлежа­щих к арийской биологии, то при сталинском режиме никому не были гарантиро­ваны успех или гибель. Заклейменные за идеализм еще в 20-х гг. Л. С. Берг, А. Г. Гурвич, А. А. Любищев не арестовы­вались, а двое из них даже были удостоены высшей научной награды СССР — Сталинской премии. «Коле­бание» вместе с линией партии не обеспечивало выживание. Активные про­водники очередной партийной линии первыми гибли при ее смене. Диалек­тизаторы пострадали от репрессий, а постоянный критик Вернадский до конца дней был обласкан властями. И здесь не работает довод, что власти должны были считаться с международным авторитетом ученого. Всем известна судьба Вавилова, чья популярность за границей была не меньше, чем Вернадского. Вавилова не спасли заявления о приверженности марк­сизму.

Тотальный террор никому не гарантировал выживание. Это побуждало к активным действиями. Лидерами оказались генетики и селекционеры. Зная, что Лысенко и Презента поддерживает сам Сталин, они вступили с ними в бескомпромиссную борьбу. После войны к ним присоединились и биологи других специальностей. Здесь номогенетик Любищев и дарвинист Сукачев были едины в выступлениях против Лысенко, а сторонники по­следнего в равной степени травили и дарвиниста Шмальгаузена, и номогенетика Берга. Но и борцы с лысенкоизмом усвоили методы и приемы пред­шествовавших дискуссий. Все выступали под знаменем диалекти­ческого материа­лизма. Все апеллировали к властям как к верховному арбитру в на­учных спорах и каждый стремился привлечь их на свою сторону. В этой борьбе вызревала вера в возможность организован­ного противо­стояния тоталитар­ному режиму. В какой-то степени здесь коренятся истоки дисси­дентского движения в СССР.

 

 

Список литературы

 

1. Weiss Sh. The Race Hygiene Movement in Germany, 1904-1945 // Osiris. 1987. № 3. . P. 193-236; Weingart P. German Eugenics between Science and Politics // Osiris. 1989. № 5. P. 260-262; Weindling P. Health, Race and German Politics between National Unification and Nazism, 1870-1945. Cambridge. 1990; Mehrtens H. Richter S. Naturwissenschaft, Technik und NS-Ideologie. Beitrage zur Wissenschaftsgeschichte der dritten Reich. Suhrkamp, 1990.

2. Joravsky D. Soviet Marxism and Natural Science, 1917-1932. New Haven, 1961; Graham L. Science and Philosophy in the Soviet Union. N. Y., 1966; Adams M. Science, Ideology and Structure // The Social Context of Soviet Science. Boulder, 1980. P. 173-204; Weiner D. Models of Nature: Ecology, Conservation, and Cultural Revolution in Soviet Russia. Bloomington, 1988; Александров Д. А., Кременцов Н. Л. Опыт путеводителя по неизведанной земле. Очерк социальной истории советской науки (1917-1950-е годы) // ВИЕТ. 1989. № 4. С. 67-80; Колчинский Э. И., Орлов С. А. Философские проблемы биологии в СССР (1920-1960 гг.). Л.. 1990; The Wellborn Science. Eugenics in Germany, France, Brazil, and Russia / Ed. by M. Adams. N.Y., 1990; Репрессированная наука / Отв. ред. M. Г. Ярошевский. Т. 1. Л., 1991; Т. 2. СПб.. 1994; Сойфер В. Н. Власть и наука. М„ 1993; Lather R. Lyssenkoismus contra Genetik // Biol. Zent. bl. 1996. Bd. 115. S. 171–176.

3. Graham L. Science and Values: The Eugenics Movement in Germany and Russia in the 1920s // American Historical Review. 1978. V. 83. P. 1135-1164; Поппер К. Открытое общество и его враги. Т. 2. Время лжепророков: Гегель, Маркс и другие оракулы. M., 1992; Beyrau D. Bildungsschichten unter totalitaren Bedingungen: Uberlegungen zu einem Vergleich zwischen NS-Deutschland und die Sowjetunion unter Stalin // Archiv fur Sozial-geschichte. 1994. Bd. 34. S. 35-41; Beyrau D. Intelligenz und Dissens: Die russischen Bildungs­schichten in der Sowjetunion 1917 bis 1985. Gottingen, 1993; Винер Д. Экологическая идеология без мифов // Вопросы философии. 1995. № 5. С. 82-97; Rabkin Ja. Science, Scientists and the End of the Soviet Union // Europe: Central and East. L., 1995. P. 111-129; Josephson P. Totalitarian Science and Technology. New Jersey, 1996; Александров Д. А. Наука и нацизм // Фашизм в Европе — прошлое и настоящее. Материалы семинара. СПб., 1996. С. 98-123.

4. Weindling P. Health, Race, and German Politics: Between National Unification and Nazism, 1870-1945. Cambridge, 1989; Weindling P. Darwinism and Social Darwinism in Imperial Germany: The Contribution of Cell Biologist Oscar Hertwig (1849-1922). Stuttgart, New York, 1991.

5. Weingart P., Kroll Ju., Bayetz K. Rasse, Blut und Gene. Geschichte der Eugenik und Rassenhygiene in Deutschland. Frankfurt/M., 1988; Schmuhl H.-W. Rassenhygiene, Natio­nalismus, Euthanasie. Von der Verhutung zur Vernichtung «lebensunwerten Lebens». Gottingen, 1992.

6. Beurlen К. Das Gesetz der Uberwindarkeit der Todes in der Biologie. Breslau, 1933.

7. Тимирязев К. А. Наука и демократия. М.-Пг., 1920. С. 464-475.

8. Письмо В. И. Вернадского к сыну. 1921 г. (без даты) // Vernadsky Collection, Bakmeteff Archive, Columbia University. Box 11.

9. Письмо В. И. Вернадского к А. В. Гольштейн. 1 мая 1921 г. // Vernadsky Collection, Bakmeteff Archive, Columbia University. Box 3.

10. Письмо В. И. Вернадского к сыну. 12 июня 1921 г. // Vernadsky Collection, Bakmeteff Archive, Columbia University. Box 11.

11. Письмо В. И. Вернадского к дочери. 5 мая 1924 г. // Vernadsky Collection, Bakmeteff Archive, Columbia University. Box 11.

12. Todes D. Pavlov and the Bolsheviks // History and Philosophy of the Life Sciences. 1995. Vol. 17. №3. P. 379-419.

13. Krausse E. Julius Schaxel an Ernst Haeckel (1906-1917). Leipzig, Jena, Berlin, 1987.

14. Музрукова E. Б., Чеснова Л. В. Советская биология в 30-40-е годы // Репрессированная наука. Т. 2. СПб., 1994.

15. Петров Ф. Н. Научно-исследовательские институты СССР // Молодая гвардия. 1925. № 10-11. С. 146-149; Бастракова М. С. Становление советской системы организации науки (1917-1922). М., 1973.

16. Купайгородская А. П. Высшая школа Ленинграда в годы Советской власти (1917-1925). М., 1984.

17. Удальцов А. Очерк истории Социалистической Академии (1918-1922) // Вестник Социалистической Академии. 1922. № 1. С. 13-37; Graham L. The Soviet Academy of Sciences and the Communist Party, 1927-1932. Princeton, 1967; Vucmich A. Empire of Knowledge: The Academy of Sciences of the USSR, 1917-1970. Berkeley, 1984. P. 72-122; Fox М. The Emergence of a 1920s Academic Order in Soviet Russia: paper presented at Halle, Germany, May 1996.

18. Вступительное слово т. Покровского на торжественном заседании, посвященном 10-летию существования ИКП // ВКА. 1932. № 1. С. 79-86; Алимов А. Десять лет ИКП // ВКА. 1931. № 12. С. 13-19; Fox М. Memory, Archives, Politics: The Rise of Stalin in Avtorkhanov's Technology of Power// Slavic Review, 1995. Vol. 54. № 4. P. 988-1003.

19. И. E. Тамм в дневниках и письмах к Наталии Васильевне // Природа. 1995. № 7.

20. Гайсинович А. E. Зарождение и развитие генетики. М., 1978.

21. КПСС о культуре, просвещении и науке. М., 1963.

22. Попов-Подольский М. Пробный камень диалектики // Коммунистическая мысль. 1923. № 6-7. С. 31–45; Рожицын В. Дарвинизм и современный марксизм // Дарвинизм и марксизм. Харьков, 1923. С. 230–252; Гурев Г. А. Дарвинизм и марксизм. Гомель, 1924; Бартенев А. Н. К вопросу о старых и современных путях в биологии // ПЗМ. № 12.С. 72–88; и др.

23. Козо-Полянский Б. М. Диалектика в биологии. Ростов-на-Дону — Краснодар, 1925; Любищев А. А. Понятие эволюции и кризис эволюции // Известия биологического НИИ при Пермском государственном университете. 1925. Т. 4. № 4. С. 137-153; Бехтерев В. М. Психология, рефлексология и марксизм. М., 1925; Завадовский Б. М. Дарвинизм и марксизм. М., 1926; Смирнов Е. С., Леонов Н. Д. Преформация или эпигенезис // Преформизм или эпигенез. Вологда, 1926. С. 1-24; Серебровский А. С. Теория наследственности Моргана, Менделя и марксисты // ПЗМ. 1926. № 3. С. 98-117; и др.

24. Поляков И. М. Происхождение животных и растений. Чему учит Ч. Дарвин? Харьков, 1924.

25. Слепков В. Наследственность и отбор у человека //ПЗМ. 1925. № 4. С. 102-122; Левит С. Г. Эволюционные теории в биологии и марксизм // Медицина и диалектический материализм. 1926. Вып. 1. C.I 5-32.

26. Слепков В. Диалектический материализм в биологии // ПЗМ. 1927. № 10-11. С. 1249-1262; Левит С. Г. Диалектический материализм в медицине (Некоторые итоги и перспективы) // Вестник современной медицины. 1927. № 23. С. 1481-1490.

27. Местергази М. М. Эпигенезис и генетика // ВКА. 1927. № 19.

28. Dobzhansky Th. The Birth of the Genetic Theory of Evolution in the Soviet Union in the 1920s //The Evolutionary Synthesis: Perspectives of the Unification of Biology. Cambridge (Mass), London, 1980.

29. Fox М. Political Culture, Purges, and Proletarianization at the Institute of Red Professors, 1921 -1921 // Russian Review. 1993. Vol. 52. № 1. P.22-42; Козлова Л. А. Институт Крас­ной профессуры // Социологический журнал. 1994. № 1. С. 96-107.

30. Walker M. German National Socialism and the Quest for Nuclear Power. 1939-1949. Cambridge, 1989.

31. Самойлов А. Ф. Диалектика природы и естествознание // ПЗМ. 1926. № 4—5.

32. Информационный Бюллетень Коммунистической Академии при ЦИК СССР. 1928. №8. С. 14-21.

33. Петербургский филиал Архива (ПФА) РАН. Ф. 233. On. I. Д. 1.

34. ПФА РАН. Ф. 238. Оп. 1.Д. 165. Л. 1—15.

35. ПФА РАН. Ф. 238. Оп. 1.Д. 40. Л. 44—49.

36. ПФА РАН. Ф. 238. Оп. 1. Д. 82.

37. ПФА РАН. Ф. 238. Оп. 1. Д. 126.

38. ПФА РАН. Ф. 238. Оп. 1.Д. 20. Л. 14. Д. 96. Л. 12—13.

39. ПФА РАН. Ф. 238. Оп. 1.Д. 31.

40. ПФА РАН. Ф. 235. Оп. 1. Д. 44 (анкеты научных сотрудников).

41. ПФА РАН. Ф. 235. Оп. 1. Д. 7.

42. ПФА РАН. Ф. 235. Оп. 1. Д. 41.

43. ПФА РАН. Ф. 235. Оп. 1. Д. 13.

44. ПФА РАН. Ф. 235. Оп. 1. Д. 9.

45. ПФА РАН. Ф. 238. Д. 100. Л. 42—43.

46. ПФА РАН. Ф. 239. Оп. 1. Д. 12.

47. Cultural Revolution in Russia, 1928-1931 / Ed. by Sh. Fitzpatrick. Bloomington, 1984; Fitzpatrick Sh. Power and Culture Front in Revolutionary Russia. Ithaca. London, 1992

48. ПФА РАН. Ф. 235. Оп. 1. Д. 58.

49. Перченок Ф. Ф. «Дело Академии наук» и «великий перелом» в советской науке // Трагические судьбы: репрессированные ученые АН СССР / Отв. ред. В. А. Куманев. М., 1995. С. 201-235.

50. Известия. 1927. 17 апреля.

51. Тугаринов И. А. ВАРНИТСО и Академия наук СССР (1927-1937 гг.) // ВИЕТ 1989 №4. С. 46-55.

52. ПФА РАН. Ф. 245. Оп. 1. Д. 1.

53. ПФА РАН. Ф. 239. Оп. 1. Д. 17.

54. Торбек Г. Деятельность Коммунистической Академии // ВКА. 1929. № 33.

55. Современные проблемы философии марксизма. М., 1930.

56. Постановление ЦК ВКП(б) о мероприятиях по укреплению научной работы в связи с итогами 2-ой Всесоюзной конференции марксистско-ленинских научно-исследовательских учреждений // ВКА. 1929. № 33. С. 282-283.

57. ПФА РАН. Ф. 225. Оп. I. Д. 44. Лл. 1, 40—41, 257, 298. Д. 46. Л. 97.

58. ПФА РАН. Ф. 225. Оп. 1. Д. 44.

59. Современные задачи марксистско-ленинской философии // ВКА. 1931. № 1.

60. План научно-исследовательской работы Институтов на 1932 г. // ВКА. 1932. № 1. С. 17–39; Кольман Э. Вредительство в науке // Большевик. 1931. № 2. С. 71–81.

61. Против механистического материализма и меньшевиствующего идеализма в биоло­гии. М.-Л., 1931.

62. Архив РАН. Ф. 1588. Оп. 1. Д. 103.

63. Архив РАН. Ф. 1588. Оп. 1. Д. 91. Л. 17. Д. 92. Л. 23—29.

64. Архив РАН. Ф. 1593. Оп. 1. Д. 142.

65. ПФА РАН. Ф. 240. Оп. 1. Д. 35.

66. ПФА РАН. Ф. 225. Оп. 1. Д. 18.

67. ПФА РАН. Ф. 225. Оп. 1. Д. 53.

68. ПФА РАН. Ф. 232. Оп. 1. Д. 1.

69. ПФА РАН. Ф. 240. Оп. 1. Д. 5.

70. ПФА РАН. Ф. 240. Оп. 1. Д. 4.

71. Александров Д. А. Историческая антропология науки в России // ВИЕТ. 1994. № 4.

72. ПФА РАН. Ф. 232. Оп. 1. Д. 29.

73. ПФА РАН. Ф. 225. Оп. 5. Д. 4.

74. Колчинский Э. И. Запоздалое признание // Нева. 1993. № 12.

75. ВКА. 1932. №4–5.

76. Боршяк А. А. Дарвин и геологическая летопись // Природа. 1932. № 6–7. С. 527–540;

Вульф Е. В. Дарвин и ботаническая география // Там же. С. 545—559; Боголюбский С. Н. Дарвин и эволюция домашних животных // Там же. С. 563—588; Вишневский Б. Н. Дарвин и вопросы антропогенеза // Там же. С. 5&9-6 18.

77. Вернадский В. И. По поводу критических замечаний академика А. М. Деборина // Из­вестия АН СССР. Сер. ОМЕН. 1933. № 3.

78. Вернадский В. И. Записки о выборе члена Академии по отделу философских наук // Коммунист. 1988. №18.

79. ПФА РАН. Ф. 235. Оп. 1.Д. 32.

80. ПФА РАН. Ф. 239. Оп. 1. Д. 32а.

81. ПФА РАН. Ф. 245. Оп. 1. Д. 2а.

82. ПФА РАН. Ф. 232. Оп. 1. Д. 7. Л. 16. Ф. 240. Оп. 1. Д. 5. Л. 36.

83. ПФА РАН. Ф. 239. Оп. 1. Д. 44. Ф. 245. Оп. 1. Д. 19.

84. ПФА РАН. Ф. 232. Оп. 1. Д. 12.

85. ПФА РАН. Ф. 240. Оп. 1. Д. 7.

86. ПФА РАН. Ф. 240. Оп. 1. Д.З.

87. ПФА РАН. Ф. 232. Оп. 1. Д. 24.

88. ПФА РАН. Ф. 240. Оп. 1. Д. 22.

89. Архив РАН. Ф. 1593. Оп. 1. Д. 128.

90. ПФА РАН. Ф. 225. Оп. 1. Д. 59.

91. ПФА РАН. Ф. 225. Оп. 1. Д. 14.

 

 

Источник: Э.И.Колчинский. Диалектизация биологии (дискуссии
и репрессии в 20-е — начале 30-х гг.) // ВИЕТ, 1997, № 1, с.39-64.

 


[1] Работа выполнена при поддержке РФФИ (код проекта 95-06-17-409), РГНФ (код проекта 97-03-04023), WV-Stiftung в рамках проекта Bildunggeschichte unter totaliterian Bedingung. Ein Vergleich zwischen NS-Deutschland and Rußland unter Stalin. Расширенный вариант этой статьи передан для публикации в Германии в сборнике под редакцией проф. Д.Бойрау.

[2] Личное сообщение Д. В. Лебедева.