И.Медовой. Рядом с мудрецом

"Новая газета", №17, 13-16.03.2008

 

Сегодня, 13 марта, исполнилось 90 лет одному из крупнейших современных мыслителей Григорию Померанцу - философу культурологу, религиоведу Его жизнь вместила события, которых с избытком хватило бы на несколько ярких жизней. Выпускник знаменитого ИФЛИ. И - фронтовик, дважды раненный, удостоенный боевых наград. Узник ГУЛАГа в 1949-1953 годах. И - скромный библиограф, ставший, благодаря своим статьям в самиздате и выступлениям на неофициальных научных семинарах, одним из властителей дум конца XX века. Померанца много печатали за границей, но с 76-го по 88-й в советской прессе упоминать его имя было запрещено. Философские статьи Померанца власти рассматривали как призыв к свержению советского общественного и государственного строя. С 90-го года он официально публикуется в России. "Открытость бездне" , "Выход из транса" , "Собирание себя" , "Сны земли", "Страстная односторонность и бесстрастность духа" - эти и многие другие его книги изданы в последние десятилетия и востребованы.

Читать и слушать его - и радость, и труд. Потому что слово Померанца предполагает ответную работу слушателя и читателя - работу ума и сердца. Чему же он учит? Собиранию себя, мужеству быть самим собой, желанию обрести способность падать и держаться ни на чем, как звезды.

"Глубоко в душе человека есть божественное измерение, - говорит Померанц. - Нам необходимо коснуться этой глубины. Это как проплыть через залив и выйти в океан. Там мы находим, что мир не является суммой атомарных фактов. Там единство. И - разрешение всех конфликтов".

И еще он говорит: "Есть два способа существования в дрейфе. Первый - принять дрейф как норму, дрейфовать вместе с цивилизацией. Второй способ - использовать язык современности, чтобы на этом языке будить тоску по Смыслу, по выходу из дрейфа. Первый способ естествен и неизбежен. Второй необходим".

И еще вот это: "Все абстрактные теории должны проверяться глубиной сердца. Даже если речь идет о социальной теории, о путях развития общества". В наш век халтуры и по псы порой кажется, что не осталось мудрецов, несущих опыт насыщенного жизнью покоя. Но они есть, и голос мудрейшего Григория Померанца, слава богу, слышен. И это такой же факт, как и то, что открытость, искренность, совестливость и глубина соединились в этом человеке. А нам повезло быть его современниками. Пожелаем же себе этого состояния подольше, а Григорию Соломоновичу - многие лета!

 

*****

 

Г.Померанц. Топаем вместе

 

Свергнув Хрущева, сталинисты подделали итоги расследования, проведенного Шатуновской (единственным реально действовавшим членом комиссии Шверника), сократили число арестованных за шесть с половиной лет (1935-1941) с 19 870 000 до двух миллионов и число расстрелянных с 7 000 000 до примерно 750000 (точную цифру придуманную Сусловым, я не стал выучивать). После этого на сталинский террор, обескровивший страну был наведен гламурный глянец, покаяние было приостановлено, грехи прикрыты венцом победы, чудовищная цена, уплаченная за победу, стала предметом советской гордости, гниение тихо продолжалось, и новое поколение диссидентов опять начинало с нравственного порыва, без всякого плана реформ.

Где же оказались движущие силы перестройки? Американский исследователь Фелынтинский нашел в дневнике Троцкого за 1936 год замечание, что сталинская номенклатура рано или поздно захочет превратить свои привилегии в частную собственность. Так и получилось, с некоторыми уточнениями...  Старики составили кадры ГКЧП. Но младшее поколение, поездив на Запад, с восторгом разинуло рты на куски государственной собственности, которую можно было задарма прихватить. А энтузиасты, охватившие Белый дом живым кольцом? Там было несколько моих знакомых. Их вознаградила чистая совесть. А ход дел после победы все более и более огорчал.

Стремительное развитие, даже без ломки общественных институтов, всегда вносит разлад. Рвется связь между поколениями. Отцы выглядят банкротами. Мальчишки и девчонки балуются свободой, как французские и американские студенты в 1968 году. А если при этом сразу рушатся и экономическая, и социальная, и политическая системы и старая идеология топчется ногами, то заодно рушатся нравственные привычки, худо-бедно привязанные к этой старой идеологии. Возникает аномия, а по-лагерному - беспредел.

Поток лагерных слов, хлынувших в язык образованного слоя, - лучшее тому свидетельство. Втыкаю телевизор и слышу, как доктор каких-то наук, мотивируя свою точку зрения, говорит: "Я ведь не предлагаю прямо ложиться под Китай". И мой старый знакомый, синолог Леонард Васильев, казался внутренним эмигрантом, упорно сохраняя в этом ток-шоу язык интеллигента и не подлаживаясь под "крутых".

Тут мы подошли ко второму уточнению анализа Л. Д. Троцкого. Комсомольские активисты часто не имели достаточных деловых навыков. Навыки были у дельцов, загнанных в подполье и в подполье сжившихся с бандитами. И в обстановке беспредела именно их опыт создал стиль работы новых русских.

Можно ли было избежать бандитского капитализма? Да, если бы развитие пошло медленнее, под контролем, сохраняя связи между бывшими союзными республиками, сохраняя известные общие юридические нормы и учреждения...  Однако сильного человека, способного сохранить разумный порядок, не нашлось. Одни тупо упирались, другие безрассудно рвались все сокрушить. И момент был упущен. Топали дружно, топали в лад, Сахарова затопали - и мост рухнул. Вместе с элементарными моральными нормами. Через десять лет после начала перестройки Е.Т.Гайдар заметил в маленьком газетном сообщении: "Рынок без нравственных норм - кошмар". В этом кошмаре мы живем. И из этого кошмара надо искать выход.

Россия завоевана коалицией бандитов и взяточников. Разумеется, и бандиты, и воры не из Америки к нам засланы. Это смердяковы, перебравшиеся из лакейской в гостиную и ставшие хозяевами в доме Федора Павловича. Но для русской культуры это было варварское нашествие. Было и есть.

Говорят, что разбитые армии хорошо учатся. Но всегда ли? Византия, например, не умела учиться на своих поражениях и рухнула. Хотя другие страны, дважды и трижды завоеванные, создавали в неволе великую культуру, и она помогала им подняться. Это можно сказать не только о Китае или Индии, но также о сравнительно небольшом Иране. Он поднялся в позднее Средневековье благодаря литературе на новоперсидском языке, фарси. Меч кызылбашей (очередных завоевателей) покорился перу Фирдоуси, Саади, Гафиза, Омара Хайяма. Фарси стал государственным языком Ирана и общим языком элит от Стамбула до Калькутты.

Разбитые армии хорошо учатся. Это правило ладится и с моим собственным опытом. Мне пришлось пережить несколько оттепелей и заморозков. Заморозки всегда толкали меня вглубь. Я терял интерес к публицистике и писал свои будущие книги...

Я вспомнил еще, что шедевры Позднего Возрождения создавались, когда солдаты Карла V калечили кардиналов и украшали себя ожерельями из их плоти. А время полного упадка североитальянских городов стало веком музыки Палестрины, Аллегри, Йомелли, Вивальди...

Что я этим хочу доказать? Что фарватер культуры меняется, и нет плохих времен, есть только плохие актеры, не понявшие возможностей новой роли. Идея политической свободы может только сохранить присутствие на политической арене. 85 % граждан России не понимают связи свободы, ответственности и процветания (это заметил Е. Г Ясин в "Апреле" № 17). Народ ждет доброго барина, который все рассудит, а пока льет помои прямо на дороге в пригородных поселках, засоряет опушки остатками пикников и бросает окурки в высохший мох.

Выход из этого тупика невозможен без просвещения, которым когда-то занималась интеллигенция, самая скромная ее часть - школьные учителя. Сохранились ли они? Академик Ямбург, объездивший многие грады и веси, говорил мне, что учителя-нестяжатели, живущие чуть-чуть лучше, чем пустынники в Фиваиде Египетской, пока не перевелись. Но если их не поддержать, они вовсе переведутся. Семьи в Фиваиде не выживали.

Как пробудить общественную совесть? Это даже для экономики необходимо. Недавно проходил круглый стол "Как поднять уровень доверия в бизнесе?". Я был приглашен в качестве одного из консультантов и с удивлением слушал экономистов, искавших какие-то механизмы рынка для производства совести. Я возразил, что культура, в том числе нравственная, - неделимая целостность, и развитие совести начинается с малых лет, с материнского воспитания, с детского сада, с первых классов школы, с организации детского чтения и т. п. Что многое значит характер религии с акцентом на святость честной работы или без него, что самые богатые страны Европы - протестантские, а среди самых бедных - православная Греция, где не было ни февральской, ни Октябрьской революций, ни раскулачивания, ни Большого террора, и нельзя все свалить на большевиков. Можно также вспомнить о роли национального покаяния в немецком экономическом чуде. Что здесь можно сделать? Тут каждому возрасту своя книга: ребенку - сказка, мне - "Дневники" Шмемана. То, что я сам могу сделать, ничтожно мало. Участвую в выходе серии книг "выстаивание и преображение" - о людях, выдержавших испытание Большого террора. Серия задохнулась из-за недостатка денег. Вместо тиража порядка 100 тыс. для каждой школы удавалось издать только тысяч по пять...

В лагере, где я около трех лет был нормировщиком, а по совместительству и экономистом, и делопроизводителем, я никому ни одной взятки не дал и ни от кого "лапы" не принял. Меня терзали месяцев десять, а потом отцепились. Конечно, я рисковал. В нормировщики попал случайно, после инцидента в карантине, когда чуть не был убит обошлось все хорошо, переглядел бандита, поднявшего над моей головой табуретку, и он отступил (почувствовал, наверное, что не стоит терять теплое место из-за паршивого фраера). Слух разнесся по лагпункту, несколько интеллигентов, занимавших административные должности, стали меня "кнокать" (опекать); кстати, и вакансия нашлась...  Что на этой должности делать, я соображал на ходу. Положение лагерного придурка достаточно сложное...

Лагерный "придурок" - это не дурак; напротив, хитрец, "придурившийся" и избежавший общих работ. Так понимали дело воры. Придурки делились на бытовиков, бравших взятки, и интеллигентов, которые взяток не брали. Одним из придурков до моего появления на лагпункте № 2 был член-корреспондент Академии наук Николай Иосифович Конрад. Он на должности не удержался и был переведен в дневальные. Когда запахло войной с Японией, дневальный был реабилитирован, стал полным академиком, возглавив, как и прежде, советскую японистику. В шестидесятые годы я пригласил его на защиту моей диссертации, и он любезно согласился. Это, впрочем, не помогло: по звонку из ЦК защита была сорвана.

Итак, меня контролировали бытовики, сидевшие в канцелярии. А начальник лагпункта поссорился с начальником подсобных мастерских и хотел в отместку ему снять меня с работы. Но оказалось, что я попал в номенклатуру отдела интендантского снабжения и подчинялся лагпункту только по режиму. Снять можно было меня, к примеру, за выпивку. Но я не пил, и придуркам лагпункта была дана команда травить меня за каждый мой шаг. Они вцепились в меня как пиявки, рассчитывая, что я буду откупаться.

Почему я на это не пошел? По-видимому, характер мой незаметно и невольно отождествил себя с героями хороших книг. Я твердо усвоил слова Гамлета Розенкранцу и Гильденстерну: "Вы можете меня расстроить, но не играть на мне". Я не мог давать лапу (кстати, это идиома: именно давать лапу, по-дружески давать, втягиваться в мафиозные отношения, а не просто дать на лапу, как чаевые). Предпочитал принимать придирки как деловые указания, спрашивать, как надо, и сидеть до ночи в канцелярии, переделывая рабочие листки. А утром в шесть часов - подъем. Это длилось с осени, всю зиму и начало весны. Кончилось хорошо! Бухгалтер-ревизор Малиновский, ветеран Большого террора, наотрез отказался составлять акт о моих погрешностях. "50 рублей - в одну сторону, 50 - в другую, никаких улик корысти, обычные ошибки... ".

Пиявки сразу отвалились. Задаром неохота было разбираться в моих листках. А между тем они задаром выучили меня ремеслу. Я усвоил нормы наизусть и работал с полной нагрузкой только три последних дня месяца, сдавая отчетность. А по вечерам, подобно ученикам Аристотеля, мы с друзьями ходили от столовой до вахты и от вахты до столовой, с полной внутренней раскованностью обсуждая все, о чем на воле самому себе страшно было признаться. Я очень многим обязан этой академии свободной мысли, но еще больше - белым ночам. Архипелаг лагерей был очень велик. Попадались в нем и острова смерти, и такие, где можно было побороться за свое достоинство.

Тем более возможно побороться с коррупцией на воле.

Разумеется, в моем опыте многое решал случай. После ревизии я мог попасть к бассейну, где в облаке морозного пара плавали бревна, их надо было вылавливать баграми и вытаскивать. Некоторые бегали в машинное отделение погреться. Один из них заболел воспалением легких и умер. Я мог попасть на штрафной лагпункт - и т. д. и т. п. Но на войне я научился любить риск. В известных случаях он был излишним, но без риска нельзя оставаться человеком. По крайней мере в нашей стране. Слишком много страшного, над которым надо взлетать. Нельзя сохранить живую душу без готовности к смерти. Я сделал несколько ошибок, но в общем, все 89 лет, двигался вверх, а не вниз по внутренней лестнице.